... анорексические настроения всякий раз перед Москвой/приездом Солнца: с диетами, изнурительными тренировками, незначительными и непродолжительными отвесами и жуткими зажорами. Я, наверное, из тех людей, которые, умирая, ведут дневники: описывают процесс распада со стороны, иронизируя и срываясь на сарказм от случая к случаю. Мама купила мне плюшевую сову. Сижу ее обнимаю.
А ведь со стороны заметно, как я разлагаюсь?
Не бывает никаких психических отклонений. Это я знала в пять лет, когда меня водили к детскому психиатру, потому что я была неактивной и необщительной, - к этой дуре, от общения с которой маленький зверек испытывал испепеляющие приступы ненависти и жестокости. По дороге обратно в группу, я представляла себе, как отрубаю ей голову, топчусь на презренных останках. В горле набухал ком, и от ярости жгло виски.
Помогли ли эти сеансы? При поступлении в пятую школу меня спросили "Что нужно делать, если в автобусе ты сидишь, а рядом стоит бабушка?". Я знала ответ, но не могла ничего сказать. Мне хотелось попросить, чтобы мама ушла из кабинета, потому что при ней я не могла ответить; но осталось только зареветь и попасть в "В" класс для тупых.
Не бывает никаких психологических травм. Это я знала в семь лет, в новом городе, в новом классе, когда моя учительница оставила меня после уроков и спросила, что меня тревожит. Ничего меня, блять, не тревожило, - я вообще об этом не думала, пока она не спросила. Пришлось найти причину - ею стал переезд в новый город; на бумаге эту причину я метафорически обозначила центральной достопримечательностью города, и бумажку мы торжественно сожгли.
Помогла ли эта терапия? Я так и не вышла играть в догонялки в коридоре. Совсем. Ни разу за начальную школу. Это выглядело очень весело, правда, я до сих пор жалею.
Не бывает никаких психологических сложностей. Это я знала и в двенадцать, когда мы переехали в Австралию. Всем плохо и тяжело, но ведь это лечится, - появятся друзья, выучится язык, найдется работа, переедем в приличный дом. Но это был мрак, это был ебаный ад. Каждый день скорее хотелось умереть, чем надевать зеленую форму и идти в школу; было очень страшно от каждого непонятого слова, от каждого урока, от агрессивных и истеричных, как мне казалось, людей. В старшей школе никто уже не оставлял меня после уроков, да и слава богу, - я бы сразу послала нахуй этих сраных заботливых учителей. Потому что нет у меня никаких проблем, я в порядке, в абсолютном.
И еще не бывает никаких психических расстройств. Это я четко поняла в пятнадцать, прокорчившись с полгода по неразделенной любви. НЕ БЫ-ВА-ЕТ НИ-КА-КИХ ДЕП-РЕС-СИЙ. Есть только чернота, чернота, мазутная чернота, где-то в солнечном - Солнечном! - сплетении. Есть панические атаки, есть стабильная подача слез, есть завывания с надрывом, или бывает очнешься посреди ночи в одежде, поперек кровати, и поймешь, что уже не важно - совсем ничего не осталось, совсем ничего нет, только блестит где-то далеко-далеко, во второй вкладке сверху, и, о господи, какие уж тут депрессии.
И много чего еще не бывает, и я бы еще написала, но ПМС отпустил и вдохновение закончилось.
В девятнадцать не бывает анорексии. Анорексия - это когда кости, а ты просто жирная, и правильно делаешь, что худеешь, это же никогда не повредит. Что-то мне страшно выкладывать эту запись, она мне аукнется.
P.S. А еще не бывает ревности и не бывает никаких обид тупых бабских. Ну правда, нет их. Но это уже совсем другая история.